Эта осень дымилась как сердце моё,
синевой неиспитой казня и венчая:
сладких пыток искус, тёмных правд остриё
и клубящийся зов из-за холмного края.
Город пел!
Лил фонтан свой хрустальный напев,
и струи обожали сквозящую ласку
всемогущего солнца лукавых лучей.
Жизнь бесстыдно роняла отчаянья маску.
Свиристел от восторгов железный вольер
равнодушного птичника.
Визги и трели –
словно клеток не зная – свободой звенели.
Счастью не было уз...
жаждам не было мер...
В эту осень мечтами я смел исходить,
беззаконную ласку на сердце лелея,
и преступно желать,
и преступно любить...
и строку оживлять ремеслом чародея.
Ужас
Ужас не в том, что водой по песку боль пробегает, смывая надежду. Ужас не в том, что кольчуги одежду телу не снесть, что приставлен к виску
ствол безрасчётно упавшего слова в пороховой непроглядности дня, ужас во мне – он как жизни основа впрыснут под кожу, ожогом звеня.
В нём догорит и рассыплется гарью замок молчаний – непрочная крепь. В нём безотрадною склизкою тварью «завтра» вползает в безвременья степь.
В ужасе этом предчувствия море бледным обманным мерцаньем дрожит. Ужасом этим, как плаканным горем,
сердце и мается и дорожит.
Телефон
Твой голос не нашёл меня в разладе дыханьем прерываемых гудков. Судьба твоя опять стояла сзади тупым конвойным. В лагерной ограде не смели мы и думать о пощаде, не смели звать... не находили слов.
И что же губы молвили твои? И что они, запнувшись, подавили? Какой навстречной пламенной струи не дождался твой рот в казённой были обычного нетрудного звонка?
И где был я (или, быть может, не был?) – тоскою меряя пространства злую небыль и думая: «О, как ты далека!»
То, что было обещано мне, То, в чём Бог не сдержал обещаянья. Г. Иванов
Устанешь от сладкой неволи, на женщин округ погляди, а то хоть на девушек, что ли – на старость, что ждёт впереди.
Склонись к начертанию ели на гаснущем пыльном окне и произнеси еле-еле: «То было обещано мне...»
Она за окном не качнётся, судьбой позабытая ель. В тебе ничего не очнётся, и обетованных земель
увы!
не всплывут очертанья в глазах безлукавых твоих, и будет тебе обещаньем лишь этот полуденный стих.
|