Богоборчество
Посвящается Дж. Пуччини
А Ты воззри, Распятый и Воскресший, прощающий (быть может?) нам грехи, на муку расставанья безутешных с высот Твоей небесной чепухи!
О... мы, конечно, очень виноваты перед престолом высших совершенств! И всё-таки... услышь Ты нас сквозь вату Твоих трудов предвечных и блаженств!
Ты отвлекись! Пусть не рыдает слабый над нищей смертью пепельной Мими! А если нет Тебе с костлявой сладу, тогда хоть вместе души их возьми!
Ты — Всё во Всём — Ты знаешь ли страданье не просто обречённого пути, а хуже... послесмертное призванье — души душой навстречное исканье
и ужас, потерявши, не найти?
Тишина воскресенья
в уши вата забвенья
Парка-ночь
тело дня
всё забыло меня
отчего же немилость
или только приснилась
в темноте бытия
мне забытость
моя
Солнышко и осенью пригреет невзначай. Пробегусь по мостику, отхлебну свой чай.
Обречен диете я, мне бриоши — нож. На краю столетия я — не молодёжь.
Девяносто пятого истекает срок. Кошеною мятою пахнет ворох строк.
Песня не изношена, её не допоёшь...
Только слово брошено, только жизнь — под нож.
Рассветёт,
расцветёт,
угаснет
и закроет мечте глаза,
как мораль безысходной басни:
утро — вечер...
лазурь — гроза...
и обрушится,
и воскреснет,
но уже не узнает вновь
песен новых — былая песня,
былей старых — слепая новь.
Мираж
Медлен шаг по проклятой земле, медлен и тяжёл. Сентябрь во мгле. Дурнотою гибели поник зелени каштановый родник.
Был неясен путь, но ясен стал: в отражениях кривых зеркал, в выражениях криволинейных лиц, в миражах заплёванных столиц.
Осень. Сразу вслед за днём весны! Так и не разбуженные сны. Так и не проясненная твердь. Так и не улащенная смерть.
Беззаботный
Бродит рваными парами
над Вероной, осень пьющей,
ночевавший за горами
лик тумана краткосущий.
Цедит криво луч сквозь зубы,
тупо щурится светилу,
морща фонари и трубы,
разбазаривает силу.
И совсем не знает, бедный,
презирая жизнь-усталость,
что ему до смерти бледной
лишь мгновение осталось.
|