Солнце выльет на гниющие поля
благодать невянущего смысла,
и увидим мы, старея и боля,
что над смертью радуга повисла.
Отжили своё... не процвели,
только зря надеждами дышали.
Знали немоту сырой земли
и удушье повседневной шали.
Но теперь — в прощанья светлый час —
видим из сомкнувшегося плена:
что-то всё-таки избегло тлена
и, сверкая, покидает нас.
Как сладко знать одолеванье сна!
...пускай шумит далёкая сосна, которую из детства ты запомнил...
...пусть небо в зазевавшейся «коломне» коснётся краем птичьего шатра...
...пусть припадут к раскаянью ветра, и совесть, может быть, задует домну.
И внял я неба содроганье, И горний ангелов полёт... А. Пушкин
День синий, точно синяя слеза, упал на удивлённые глаза. И ясен стал, теченью вопреки, первоначальный замысел реки:
и зрячих вод прозрачная волна, и прозябанье илистого дна, и собственной моей печали суть, и кем-то предуказанный мне путь,
и зайчик нетерпенья на щеке, и голоса в бессвязном далеке, и долгой неизбежности печать, и невозможность смыслу помешать.
Темна аллея старых лип, и тёмен лик твоей прогулки. Все те же пни да переулки, язык к отчаянью прилип.
Ещё бушует над тобою зелёных крон непрочный свод, но скорой лютою зимою уже грозит истекший год.
А даже если и не лютой, (смешна же «лютость» Апеннин), какою страшною валютой оплачен праздник именин.
Бестрепетно судьба вершится, твоим моленьям вопреки.
Новь неизбежно разразится, вскричав, как раненая птица, над серединою реки.
Полукругами ниш,
полувзглядами окон,
полупрофилем башни,
полуправдами лиц
рассыпается дня
червоточащий кокон
на мильоны
нелистанных жизнью страниц.
Он кричит мне
о рухнувшем здании мира
и о близости
страшных, последних судеб,
но едва отзывается
полузаглохшая лира
и крошится сухой
повседневности хлеб.
|