Грусть придёт цветочком желтым,
солнцем, в небе устающим.
Как пугающе тяжёл ты,
день, себя не узнающий!
Был ты весь лазурь с хрусталью,
баловал матроской ветра,
жил всезнанием и далью,
волшебством... поэзий метром.
И откуда б мыслям взяться?
Но недолог час венчальный.
Тучи сумраком косятся,
в караванах безначальных
всё теряет назначенье —
и надежда, и участье —
лишь кипит неодобренье
нашей нежности и счастью.
Твоими замками насытиться могу ль, и стрелами церквей твоих не раниться — моих несовершенных рифм избранница, души моей наивная лазурь?
Не внять клавиатурам балюстрад, но лишь внимать, благословляя звуки! Молчи и радуйся! Я молчалив и рад, и всё ж в тоске заламываю руки.
Дни облетают, тлея и скорбя, календарей необратимо «чудо» — как выследить... как высказать тебя, слепой судьбы случайная причуда?
Каждый день я прихожу на пристань, Провожаю всех, кого не жаль, И гляжу всё тягостней и пристальней В очарованную даль. С. Есенин
Провожаешь всех, кого не жаль?
А кого ж не жаль?
Вспылишь... помянешь...
на волос седее срока станешь,
глядя в очарованную даль.
Те ушли, чтоб воротиться вспять
горькой мятой позднего упрёка,
а иные оцвели до срока
или продолжают оцветать.
Седину укроет седина
бесполезной ласкою помина:
ты поймёшь, что жизнь была невинна,
ты почувствуешь — она коснулась дна.
И на очарованную даль
упадёт от края и до края
высохших твоих ресниц вуаль,
всех, кого не жаль, преображая.
|