Вот и постой на бережку........
Под ветерком, под ветерком... Минута, и ты уже заколдован, отнят у жизни
стенанием, ритмами и вздохами прибоя...
Интересно, долго ли можно просто смотреть на море? Сколько?
Да сколько угодно. Само созерцание неутомимой, немолкнущей воды лечит.
"Дышать последним полуметром//у подступившей соли на виду" - нет ничего проще.
И красок её не счесть, и "ломкий мрамор белой пены" бесконечно нов, мгновенен...
Здесь на солнце, в свежести морского ветра мог стоять и Антони, - стоять, или сидеть на лавочке, - мог бы, если б не был угрюм и бесконечно занят.
Его дом в парке Guell произвёл на меня странное впечатление. Там много фантазии, но нет жизни. Но, может быть, это потому, что у Гауди и не было жизни в привычном... домашнем смысле. Правда в этом доме он жил немало лет с отцом и сиротой-племянницей. Но разве это нормальная жизнь.
(из книги Жуана Кастелья-Газзоль "АНТОНИ ГАУДИ" жизнь мечтателя)
... Роза Гауди осталась единственной женщиной в семье Гауди-Корнет после смерти матери. И была она, - старшая сестра Антони, первенец любви Франческо Гауди и Антонии Корнет и Бертран, - созданием хрупким. Говорят она вышла замуж за какого-то музыканта-иностранца, сомнительного богемного типа, бедняка и алкоголика, который вскоре то ли помер, то ли просто исчез с семейного горизонта.
Первенцы - не важно, сын или дочь - всегда олицетворяют большие ожидания родителей. А Роза возьми да и обмани все надежды и ожидания семьи. Мать умерла раньше. Ей, схоронившей нескольких детей, посчастливилось не пережить хотя бы свою старшую дочь, но Роза ненадолго пережила мать. Она умерла безвременно в 1879 году. Её было тридцать пять и оставила она по себе трехлетнюю дочь. Так что за вычетом т.ск. побочных родичей, собственно от семьи Гауди осталось двое мужчин, папа Франческ, которому же стукнуло 66, и Антони, младшенький из детей и единственный уцелевший. Ему исполнилось к этому времени 27.
Папа Франческ, - крепкий, как дуб, - стоически сносил удары судьбы, наблюдая, как обламываются ветви фамильного древа, взращенного им и Антонией Корнет, как опадают плоды их любви, исчезая один за другим в загробном мире, в то время как сам он, вопреки законам природы, всё живёт и живёт.
Сын Антони, хоть и стал уже "высоко летать", пожиная первые триумфы, не отличался физической крепостью отца да и основать собственную семью не спешил. Хуже того, со смертью сестры, Антони, невольно превратился в "дядю Антони" - защитника и опекуна малышки-племянницы. Превратился-то превратился, но ничто не даёт повода думать, что эта отчасти стереотипная и трогатльная роль: "быть заботливым дядей, который так никогда и не женился" - что это и было его сокровенное призвание. Напротив, всё говорит о его весьма рано пробудившейся мужественности, возможно даже и избыточной, генетически близкой к отцовской (не забудем, Франческ Гауди был отцом пятерых детей). Антони хотел жениться, а с годами это желание стало даже в некотором роде одержимостью. Остались какие-то смутные слухи о каких-то юношеских увлечениях Гауди... даже о галантных приключениях. Хуан Марторелль - каталонский поэт и друг Антони - написал рассказ "La calaverada" о каком-то страстном увлечении Гауди, скрыв истинное лицо своего друга под маской вымышленного персонажа. Но если взять за правило опираться только на то, что известно доподлинно, то всё это лишь слухи, побасенки и полудомыслы.
Вот только этого и не хватало Антони - стать «дядей Антони»... протектором сироты-племянницы. А звали её Россита.
Что мог испытывать Гауди... какие чувства, питал этот уклончивый, робкий человек к ребенку? Наверное, спонтанную нежность, типичную для «дяди, который так и не женился».
Во всяком случае когда некто Сальвадор Паджес пригласил Гауди на знакомство с двумя дочерьми Мореу (отпрысками видной и влиятельной барселонской семьи), тот явился, ведя за руку девочку-племянницу. Жозеп Мореу – младший брат двух сестёр, которому тогда было лет двенадцать-тринадцать – так вспоминает: «Однажды мы принимали в большом обеденном зале молодого архитектора, уроженца Реуса, по имени Гауди. С ним была его племянница, девочка моего возраста. Гауди был яркий блондин, девочка же была темноволосая и... дурнушка, но мне она тогда показалась симпатичной. Гауди держался совершенно свободно... никакого смущения...»
Как непохож был гостеприимный, согретый присутствием женщин, дом Мореу, на грустный дом самого Гауди, который он делил с овдовевшим отцом и племянницей. Антони стал посещать дом Мореу, в конце концов это превратилось в приятный для него обычай.
Прошло несколько лет. Человек, который по окончании учебы в архитектурной школе мог похвастаться пышной шевелюрой, осознал, что практически лыс. И вот Гауди, наконец, решился. Решился продолжать быть «дядей Антони», но «женатым дядей Антони». Он сделал предложение старшей из сестёр, Жозефе Мореу. Была она моложе Гауди и была, говорят, привлекательна. Стройная, хрупкого сложения, с волосами редкой красоты – (говорят!), цвета золота с оттенком красного дерева. Привлекательная наружность приятно дополнялась весьма блестящей индивидуальностью, сочетавшей рафинированность манер с дерзкой современностью идей и свободным образом жизни. Она умела плавать и делала это на пляже. Вот так... - даже и в купальникке, доходившем трусиками до колен, это была по тем временам вполне дерзость или во всяком случае смелый вызов традиционным нравам. Она играла на фортепьяно. Она пела. Она говорила по-французски. Она читала лекции в рабочем кооперативе. Подписывалась на прогрессивные республиканского толка журналы, общалась с социалистами, антимонархистами, свободными мыслителями, массонами, идейными борцами за независимость Каталонии, амбиенталистами (которые, оказывается, были уже тогда), гомеопатами и... спиритистами.
Ну чем не девица, чтобы произвести впечатление на застенчивого Гауди, чей напускной дендизм не излечил его от робости провинциала. С тех пор, как он стал хорошо зарабатывать, Антони носил дорогие костюмы и курил длинные сигары. Был он крепок сложением, среднего росту. Голова его напоминала античные головы римского резца. Такими любуешься в музеях. Раннее облысение он компенсировал густой бородой с проседью, подчеркивавшей правильность черт лица. Он знал бездну вещей о самом разном, а всё ж, на первый взгляд, его можно было спутать с сантехником, добросовестно облачившимся в воскресную одежду.
Изящное обхождение с женщинами, навык светскости в обществе, умение садиться, складывать носовой платок или заламывать салфетку – как всё это было далеко и чуждо внуку простых крестьян из глубинки. Он робел настолько, что даже в общении с мужчинами его поведение было временами до невежливости неуклюже. Что и говорить... галантные отношения с женщинами - определенно не его стихия. Антони великолепно управлялся с гипсом, камнем, стеклом, деревом, железом, но правильно взять нож и управиться с вилкой всегда было для него проблемой. Он был не из тех, кто впадает в меланхолию по поводу не идеально отглаженных брюк, и не из тех, которые, только войдя в прихожую, спешат посмотреться в зеркало, в порядке ли причёска. Его бедная мать, преданная всем сердцем Деве Марии Милосердной, чей образ украшал въезд в их родной Реус, воспитала Антони в старой крестьянской манере, то есть, дала ему лишь одну науку – молиться. Люди, чья жизнь была сурова в постоянной заботе о хлебе насущном, не очень-то нежничали с собственными детьми. Трудно сказать, испытывал ли Антони в детстве недостаток нежности... но если да, он и сам должен был неизбежно быть жестковат с людьми. Он вышел в жизнь, обоженным в суровом горниле дома Гауди-Корнет, откуда выходили мужчины чрезвычайной решительности, крепкого сложения и твердого нрава. На портретах такие люди смотрелись словно высеченные из камня. «Если моя сестра, Пепета, (так уменьшительно звали Жозефу Мореу в семье) и преклонялась перед Гауди - гениальным архитектором, то как мужчина он не привлекал её совершенно, ди и, по правде сказать, не умел он ухаживать» - вспоминал Жозеп Мореу.
Результат мог бы предвидеть любой, не столь погруженный в себя, как Гауди. Жозефа ему отказала. А в скорости она уже демонстрировала кольцо своей новой помолвки. Кому же выпало счастье? Местному торговцу древесиной, некоему Игнаси Кабаллол. А Гауди ожидали новые клиенты, новые проекты...
|
|
|
Я смотрю в это лицо. Хм-хм... сантехник, говорите?!
Хотел бы я хоть разок в жизни вызвать на дом сан-
техника и увидеть перед собой вот этот высокий лоб,
эту спокойную значительность выражения... эти глаза.
Но у женщин свои способы оценивать мужчин.
Нет, в самом деле - гений это ж не повод
для замужества. Даже скорей, наоборот.
А ведь это тот, как раз, случай, когда Лермонтов
сказал бы:
"Его наружность была из тех,
которые с первого взгляда поражают
неприятно, но которые нравятся
впоследствии, когда глаз выучится
читать в неправильных чертах
отпечаток души испытанной и высокой.
Бывали примеры, что женщины
влюблялись в таких людей до
безумия и не променяли бы их
безобразия на красоту самых
свежих и розовых эндимионов;
надобно отдать справедливость
женщинам: они имеют
инстинкт красоты душевной..."
Не надобно отдавать женщинам справедливость.
Ошибся Михаил Юрьевич по младости лет...
|
И не надо глубокомысленных раздумий
на бережку под солнцем. Не надо... смешны они!
И разводить руками в ступоре недоумения
тоже не надо. У жизни на все про всё один резон -
жизнь.
|
