|
||
|
|
|
|
|
|||
…августа 1998, Верона «Здравствуйте, Татьяна! Не в шутку, здравствуйте! «…от надежды, которую Вы мне дали – Неужели это возможно?! – Вы хотите видеть во мне женщину — значит возможна живая встреча?!!…..» Бедная моя… Вам сделалось страшно от этой перспективы. И мне! Вы воскликнули — не шути со мной, это жестоко! И я понял…еще раз понял, как ужасно скована жизнь наша узами плоти, как бьется наш дух в тенетах страстей, как тяжек плен наш. Но что же делать, милая моя, что делать нам??????????????????????? Любовь не ведает преград и….разбивается о неосуществимость. Воление полноты жизни во мне неудержимо, но оно преступно. Мои помыслы — всегда о счастье разделенности, мои силы давать кажутся мне беспредельными! (о, какое заблуждение!!!). Нет … нет, я не жажду крови! Я жажду беспредельности слияния, я безумно еще порываюсь вобрать всё любящее. Вобрать, чтобы вознаградить, ибо преклонение мое перед гениальностью любви глубоко. Я родился с чувствительностью страшной, с раздирающим внутренности гимном всеклеточной полноценности, со страстью вместить весь мир, всё живое и нежное, всё страстное и отдающее. Я родился не водку пить, а вулканическую лаву, которая, увы! горяча и может сжечь дотла. В холодном мире всё это спряталось, затаилось внутри меня, но на зов любви оно вскипает как огненное озеро. Оно разливается призывом, оно кипит ненасытностью, оно не знает берегов, оно пожирает берега. Когда-то в юности дальней оно металось в искании одной бесконечно всасывающей женственности, оно порождало кошмары эротических удуший. Не находя объекта, оно сжигало меня самого, было чистым огнем самопожирания. Если нашим отношениям суждено продлиться, я дам Вам, Татьяна, прочесть то страшное, с чего началось мое писательство. И заглянув в эту печь, Вы лучше, может быть, поймете, что я есть на самом деле. Потому что огнь пещи первоначальной никогда не угасает вовсе. Не угас он и во мне. Но ныне я не ищу бесконечно всасывающей женственности, ибо знаю уже, что такая женственность слепа и пожирает всё без остатка. Ныне, — в зрелости моей, — я хочу большего и более грешного… я хочу любви, вышедшей из себя и вынесшей на протянутых руках душу. Мне в безумии моем всё еще кажется, что я могу принять и одарить протянутую мне душу. Именно потому, что любовь — редчайший и благоуханнейший цветок жизни, именно потому, что ее не сыщешь и днем с огнем, именно потому и кажется мне, что всякий раз, — этот всякий единственный раз, нужно принять всё, потребовать всего. Груз нераздаренности нежной тяжел и порождает бред титанизма. Вы почувствовали лишь слегка, еще не ожогом, еще лишь только первым жгучим касанием, эту печь. Но вижу, — и оно стало обжигающим, пугающим, опрокидывающим. Нет, милая, никакие это не условия игры. Это условия моего безумия! Безумие не знает, куда стремится оно. Безумие, как Фауст, повелительно заклинает духа…исступленно требует огненного явления. А потом в шоке падает почти без чувств, раздавленное ужасающим зрелищем того, что так долго, так неосторожно призывало. Чем-то схожи в этом наши с Вами ситуации. Сначала Вы вызвали меня из волшебной лампы моего одиночества, а теперь я вынимаю из Вас Вашу страсть, Ваше безумие и сладость, Ваши желания. Кому из нас двоих быть ужаснувшимся Фаустом, а кому ужасающим духом? Того не ведаю. На Ваш смятенный вопрос: «На что Вы меня толкаете?» — я мог бы цинично ответить Вам: «Вы уже сами себя на это толкнули!» Но я не могу так ответить Вам, ибо знаю, что это именно я теперь толкаю Вас на тотальное самоотдание Вашему чувству, толкаю на беззаветность. Вы падаете, и я это знаю. Вы падаете вверх и кричите: «Не могу отказаться и не могу закрепить!» И я, Татьяна, не могу отказаться, хоть и чувствую, что Вы падаете в какое-то новое пространство, в котором — что будет? — ……..гибель или свобода осуществленности?!? Что будет там, в этом пространстве? Это можете решить, узнать толко Вы! Есть женщины, которые готовы «любить», но только бы не сбила их «любовь» с насеста. Такие разгоняются шибко, а после тормозят еще шибче. Их я не осуждаю, потому что и правда – страшно. Всякий себе судьбу сам выбирает. А судьба — это не всегда семейная жизнь. Судьба — это Жизнь. Какой Вы хотите видеть Вашу судьбу, то знаете только Вы. Увы, грешная жизнь наша так устроена, что свет, который я несу в себе и могу пролить на женскую судьбу, оборачивается тьмой. Так, по крайней мере, его воспринимали те, которые разбежались от меня по углам, как овцы от волка. Я не в ладах с чем-то очень существенным в самих основаниях жизни?! Есть, однако, в моей судьбе и женщина, которая, несмотря на разъединенность наших «фактических» путей, думаю, не пожелала бы «если б сначала, то по-другому». Так что и такое мне тоже ведомо. Мало в жизни такого, это правда. Но оно есть.
Никакой наскок на вулкан чувственности со мной невозможен. Это для «быстреньких-быстреньких». Этого Вам опасаться не следует. А в «успокоенном омуте» и черти водятся. Этого тоже забывать не стоит! Нет, Татьяна… я не засада на пути, хотя и довольно-таки обугленный уже куст сирени. Я не желаю Вам зла, я не хочу взять Вашу жизнь. Но, может быть, могу стать для Вас злом, если Вы твердо намерены посвятить Вашу жизнь без остатка чему-то… кому-то другому или другим. Говорю это, ясно сознавая, что Вы готовы отдать Вашу жизнь мне. Нельзя отдавать то, что уже отдано кому-то. И только Вы сами можете решить,насколько я для Вас опасен. То, что я чувствую в себе и способен отдать, есть свет. А как мне знать, не станет ли свет этот для Вас смертоносным облучением. Я не ищу изгнать из Вашей жизни других, но может статься, что наши продолжающиеся отношения, – новое зрение, новые понимания,новые горизонты, – сами собой произведут в Вашей жизни опустошение. Впрочем, (эта мысль только сейчас пришла мне в голову!), если Вы так неудержимо ворвались в мой мир, значит душа Ваша в тяжкой неполноте, значит вокруг Вас довольно-таки пусто. Могу, конечно, и ошибаться, но думаю, что не слишком преувеличиваю. Знаете, ведь душе может не хватать лишь чего-то единого, казалось бы, немногого, а ощущать она при этом будет тотальную опустошенность или, точней, незаполненность. Песенка даже такая есть: «Жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить!» Такой вот парадокс. Вы говорите: «В том смысле, что я просто потом не смогу уже жить.» Ну во-первых, когда это потом? Что это за «потом» такое? Если Ваше чувство — любовь, то какое потом может быть у любви? Разве любовь – однократное действие, до которого ее нет и после которого наступает опустошающее потом? Может быть, Вы спутали страстное влечение, вспыхнувшее в Вас, с любовью? У любви не бывает потом, а без любви никакое сейчас не действительно! Я думаю, — любовь это соединение духовное и соединение навечно. Слияние души любящей с предметом любви не подлежит никаким разрывам. Если Вы прежде всего и любой ценой хотите обеспечить себе заполненность жизни кем угодно и чем угодно, тогда бегите от меня опрометью, потому что быть беде. Я-то принял Ваши слова всерьёз, без всяких там скидок на эвфемизмы! Вы сказали – «Люблю тебя!» А если это так, то Вам, Татьяна, нет пути вспять, а только противогаз самоудушения, только закусывание языка вплоть до полного откусывания. Была тут одна такая. Вот и откусила себе язык, сама себя сделала душевной калекой. Бог же нам судья! Мне и ей. Потом, (вот именно потом!) она пыталась обратиться ко мне. Да откушенным-то языком много ли скажешь? Так, бульканье какое-то раздалось и всё! Не загоняйте себя в тупик. Не ставьте вопросы душевные и проблемы духовные в практический план телесной событийности, если они действительно душевные и духовные, а не только телесные. А впрочем… чувствую Ваше смятение, понимаю Вашу болезнь; «огонь… вода, либо всё, либо ничего……» Бедная моя, бедная! Попали вы в асфальтовое болото. Не только затягивает... еще и жжет. Глядя в Ваши строчки, хочется и улыбнуться, и утешить. Увы, моя милая, и счастье несет с собой муки. Всё на свете несет муки, кроме пустоты. Пустота не несет мук, потому что сама есть мука. Она — пустота. Ваши же муки — это муки переполненности. Боюсь, что если не сбежите от меня, то прибавятся еще и муки цепей, ибо жизнь Ваша нынешняя, (не могу судить с точностью какова она?!), видимо, не по Вас. Если пойдете путями восходящими, то перестанете понимать, что вокруг Вас, и окружающие Вас узнавать перестанут. Как хотите, Татьяна, но образ который я вижу перед собой, которому адресую речь мою, есть образ женщины, котоая смеет свободно любить. Так что одни «ученые споры» вести не получится. Вы для меня не оппонент на ученом совете, а я для вас не школьный учитель. Я для Вас, как Вы волнующе произносите, «долгожданный». Это очень важное, очень боьшое слово... очень сильное и страстное. Я с радостью и терпением отвечу на всякие Ваши вопрошания, но именно потому, что — долгожданный —, а не справочное бюро, не толковый словарь, не энциклопедия!!! Что до помышлений – и Ваших тоже – то судите сами... сердцем судите, грех ли это! Уж если грешны чьи-то помыслы, так уж тогда — мои! Не все грехи нам в жизни покаять суждено. Человек слаб и природы горячей. Поспорить с ней можно, но победить — не всегда. Не зря народ русский головой качает: «Не согрешишь, — не покаешься». Это, конечно, не индульгенция, а только правда в этом есть и правда глубокая. Не разрубить нам гордиевы узлы! Вот и помышляем, вот и желаем: и любить, и быть любимыми. Вот Вам и «…падаю! Не могу отказаться, не могу разрешить! … хочу всем существом…» Человек живет в скрежете зубовном, в тоске недостижимости, в лепете невместимости. Как объять… как взять всё Ваше существо, чтобы это не стало для Вас гибелью? Хороший вопросик, правда? Вопрос одного, живущего в искупительном аду, другому, в этом же аду обитающему. «ты уводишь в сон из ада, а во сне всё тот же ад». Только и остается Вам, моя бедная женщина, – идти на куст обугленной сирени и верить, что это не засада на Вашем пути. Есть еще, конечно, в запасе и «спасительное» бегство. Что ж, мне такое «спасительное бегство» было бы грустью и разочарованием, а Вам. … только Вы можете решить, чем оно стало бы для Вас. Бог дает день и Бог дает пищу. Давайте жить и верить в лучшее, как ни трудно это делать людям, уже имеющим этот самый трижды проклятый жизненный опыт. Кто знает, а вдруг Вы выйдете из опыта этих отношенй новой, нежданной для себя самой. А вдруг Вы станете писательницей. Может оказаться, что в Вас откроется сокровенное, ищущее себя поведать!? Вы неплохо пишете, хотя это еще ничего не гарантирует в окончательном смысле призвания. Но способности Ваши несомненны. Меня восхищает Ваша энергия и стремительность, с которой Вы ринулись на всё, дорогое и близкое мне. Ну, не на всё, конечно, потому что мир мой огромен. Его не исходить и за годы. Но Иванов … Бердяев, — это из самого интимного, из самого сокровенного моего. Помните, однако, что и Иванова надо читать с разбором. Он стал великим Георгием Ивановым лишь очень поздно, лишь в глубокой тоске эмиграции. Именно эмиграция вскрыла его закупоренный до того духовный мир и душевную щедрость. Иванов гениален как трагический Иванов «Портрета без сходства» и «Посмертного дневника». С Бердяевым не спешите. Сначала расскажите мне, что именно Вы получили. Может быть, я смогу посоветовать Вам порядок чтения.
Вы смешная, право! К Богу проводить нельзя. Только своим духовным усилием, только своим мужеством верить сможете Вы войти в Бога. Не преувеличивайте моего значения и сил. Я могу в лучшем случае указать дорогу. Помните — ВЕРА ЕСТЬ ОБЛИЧЕНИЕ ВЕЩЕЙ НЕВИДИМЫХ! Может быть, моя книга, которая теперь в Питере готовится к изданию, (называется она «НА БОГА НАДЕЙСЯ»), могла бы Вам в чем-то пособить. Надеюсь, к осени она выйдет. Новые условия переписки, которые нам на условиях безоговорочной капитуляции навязали немецкие «друзья», несколько отодвигают сроки прихода моих писем, но зато открывают новые возможности. Теперь переписка может быть не только перепиской, но и пересылкой. На первый случай, отправляю Вам целиком «АНКЕТУ». А вдруг Вы решите исчезнуть...ну, в смысле – сбежать от меня? Так хоть судьбу мою прошлую знать вполне будете. Будете знать, каким образцом хронического неуспеха Вы пренебрегли. А когда будут у меня в руках экземпляры книги, то я (если не сбежите до тех пор), смогу Вам ее почтой-то и переслать.
Теперь соберитесь с духом и задумайтесь: насколько важно и нужно для Вас это рискованное предприятие, которое я уже условно (безусловно) окрестил «нашими отношениями». И помните, движения души совершаются из свободы, а в свободе всегда есть риск. Свобода отворяет небеса, но она же разверзает и бездны. И поймите, милая моя, я не могу… не способен относиться к Вам иначе как к женщине. Мужские отношения — совсем иное дело. В мужских отношениях нет яда, но и сладости несравненной тоже нет. Получив в некий день жизни своей признание в любви… не знаю, кем надо быть, чтоб остаться равнодушным?! Как хотите...а я не могу отказаться от звуков этого признания, не хочу, не желаю соблюдать менторский тон в сердечном деле. Сердечное же оно, ведь так?
Надеюсь, Ваши письма будут и дальше приходить по факсу. Впрочем, если захотите слать их почтой, то вот адрес: L-BVia..........................VERONAITALIAВместо обратного адреса напишите в уголке просто: ТАТЬЯНА. Этого будет достаточно, чтобы письмо попало в мои руки. И успокойтесь сердцем, хотя... как тут успокоишься? Глупости говорю, конечно! Не уходите! Ваш Б.»
Роман можно прочесть (книга продаётся) |
|||
| назад | |||
